Ты  - Кэролайн Кепнес

Он не был тебе другом!

– Да, тяжело.

– Я несу смерть.

– Нет, Бек!

– Двое моих друзей погибли один за другим, – шепчешь ты с безумным взглядом. – И знаешь, что я думаю, Джо? – Невыносимая пауза. – Я думаю, это вселенная наказывает меня за ложь. Я соврала, что мой отец мертв, и теперь мои друзья умирают.

– Это ужасно, – соглашаюсь я, потому что знаю: спорить с тобой пьяной бесполезно. Вряд ли сейчас ты воспримешь мои аргументы, что жизнь без Бенджи и Пич гораздо лучше. – Но ты не виновата.

– Черта с два!

– Не держи в себе. Выговорись.

Забавно наблюдать, как ты колеблешься, решая, говорить мне про массаж или нет.

– В то утро Пич, как обычно, вышла на пробежку, только назад уже не вернулась. Наполнила карманы камнями и… Я последняя видела ее живой и должна была почувствовать!

Вообще-то последним был я.

– Бек, ты поддерживала ее как могла. Не казни себя.

Жестом останавливаешь меня. Я наливаю водку в грязные бокалы, ты выуживаешь телефон из мусора на диване и зачитываешь письмо, которое Пич написала тебе – вернее, то, которое я написал тебе от ее имени. Я с наслаждением слушаю, как ты проговариваешь мои слова. Это того стоило. Ты заканчиваешь и поднимаешь глаза.

– Вирджиния Вулф. Я должна была догадаться.

– Невозможно спасти того, кто не хочет быть спасенным.

– Но она хотела! – вскрикиваешь ты и забираешь волосы в высокий пучок. – Просто я не смогла…

– Что не смогла?

Сглатываешь. Я вспоминаю тебя расслабленную, раскинувшуюся и обнаженную. Теперь моя очередь. Делаю большой глоток.

– Я скажу, только строго между нами, – начинаешь ты. – Она попыталась меня трахнуть, Джо.

– Вот черт!

Да, малышка, ты открываешься мне – лепесток за лепестком.

– Естественно, я ее оттолкнула. Сразу же.

Опять, Бек? Ты не можешь не врать. Не можешь удержаться, чтобы не стянуть немного мелочи в «Монополии», пока остальные игроки в другой комнате. Ты – обманщица до мозга костей. Ты – творец. Меня восхищает, с какой неуемной энергией ты вносишь поправки в жизнь. У тебя настоящий дар. Талант. Когда-нибудь мы купим с тобой потрепанный фермерский домик в тихом месте. Ты будешь смешивать краски и пробовать оттенок за оттенком, пока не найдешь идеальный тон желтого для нашего семейного гнездышка, а я буду подшучивать над тобой и любоваться пятнами краски на твоих щеках. Вот где ты творишь настоящее искусство и создаешь магию. Тебе нужны зрители, настоящие, живые – я, а не психотерапевт или компьютер.

– Как она отреагировала?

– Плохо.

– Черт.

– И самое ужасное – это был не первый случай.

– Черт.

Делаешь глоток. Ты слишком смущена, чтобы смотреть мне в глаза. Или слишком пьяна?

– Удивлен?

– Бек, – говорю я и кладу руку тебе на колено, – я совсем не удивлен тем, что лучшая подруга в тебя влюбилась.

Ты накидываешься на меня, жадно и требовательно. Сдираешь одежду, запускаешь горячие руки под рубашку, на которой еще не высохли твои слезы. Целуешь влажными голодными губами, впиваешься в меня, кусаешь до крови. Расстегиваешь ремень одним отработанным движением. Теперь я – мышь в твоем доме, и ты с удовольствием избавилась бы от меня, но не можешь, и злишься на себя за то, что так меня хочешь, за то, что готова на все, лишь бы я вошел в тебя, за то, что никогда никого больше не возжелаешь, кроме меня – выкуси, Ники! – и ты доходишь до точки, когда все твои эмоции сплавляются в одну. Ты плачешь по Пич, а твоя вагина истекает соком в ожидании меня, твои сиськи трепещут в ожидании меня, ты вся существуешь только ради меня, и я буду трахать тебя так, чтобы выбить из тебя и Пич, и Бенджи, и Ники. Я – единственный самец во всем мире.

И в этот раз я просыпаюсь первым. Встаю и иду в твою ванную. Залезаю в душ и ссу прямо на пол, чтобы пометить свою территорию, свой дом, свою самку – тебя. Потом достаю подушку из-под стола, срываю этикетки и водружаю на законное место. Ты еще дремлешь, и когда я подкладываю ее тебе под голову, ты стонешь:

– Ммм, Джо…

Когда мы наконец выбираемся из постели, то обоим очевидно: теперь мы пара. Нет никаких сомнений, позавтракаем мы вместе или нет; единственная неопределенность – где это будет. Мы сидим за столом и не можем насытиться друг другом, хотя вместе уже шесть часов. Я отлучаюсь в туалет, и, пока меня нет, ты строчишь Линн и Чане:

«Охренеть! Джо. ДЖО!»

Когда я возвращаюсь, мы начинаем всё заново.

Первые наши восемь дней – лучшее время в моей жизни. У тебя дома мы ходим в огромных махровых халатах из «Ритц-Карлтон». Ты рассказала мне исключительно правдоподобную историю о том, как стянула их из отеля, в котором отдыхала на весенних каникулах с Линн и Чаной, и я сделал вид, что поверил. Обожаю твою непреодолимую тягу к сочинительству. Первое время мы не вылезаем из халатов и из твоей крошечной квартирки.

День второй. Мы бездельничаем и наслаждаемся друг другом, и ты провозглашаешь Правило Халатов: «В моем доме можно ходить только голышом или в халате».

– А что будет, если я ослушаюсь? – поддразниваю я тебя.

Ты медленно подходишь ко мне и внушительно заявляешь:

– А вот этого тебе, приятель, лучше не знать.

Я клянусь соблюдать правило. Повелительной и взрослой ты нравишься мне еще сильнее. Терапия подействовала: ты больше не ищешь папочку и со мной ведешь себя как женщина, а не как маленькая девочка. Ты прекратила писать себе письма – незачем. Теперь для разговоров у тебя есть я. И мы говорим беспрерывно. Ван Мориссон ни черта не знал о любви, потому что мы с тобой в халатах из «Ритц-Карлтон» изобрели ее во время наших ночных диалогов и молчаливых пауз, которые, по твоему выражению, «диаметрально противоположны неловкости».

Мы живем друг другом, дышим друг другом и даже спать забываем. К дню пятому у нас уже больше совместных шуток, чем у Итана и Блайт. Мы смотрим «Идеальный голос», ты нажимаешь на «паузу», и прижимаешься ко мне, и говоришь, что я лучший, и я подкалываю тебя за любовь к этому фильму, ты хихикаешь, смеешься, мы начинаем дурачиться, и к моменту, когда героиня выходит наконец на сцену, мы уже вовсю трахаемся. Ты любишь меня больше всех на свете и считаешь гораздо умнее своих сокурсников. Мы вместе читаем рассказ Блайт, и когда я говорю, что он солипсический, ты соглашаешься.

На следующее утро я просыпаюсь первым и замечаю, что ты уже вставала, но потом снова легла. Ты, как ребенок, повсюду оставляешь за собой следы крошек. Иду по ним и попадаю на кухню, где на столе лежит открытый словарь, и рядом со словом «солипсический» след от твоего пальца, испачканного в шоколадном креме от лежащего тут же недоеденного кекса. Люблю тебя за то, что ты так внимательна к моим словам.